«Кто я? Или что есть этот «Я»?»
Ниже аккуратно выведенной строчки простерлась пустота блокнотного листа. Линия обочины на краю безбрежного снежного поля, не отмеченного ни единым следом. Клубы мыслей, яростно крутившиеся в голове, упорно отказывались оседать черточками букв.
А меж тем следовало поторопиться – не стоило дергать за усы тигра, даже если тигр – бумажный, а усы – нарисованные. Опоздание сверх избранной меры изменяло то значение, на которое должно было указать. Нельзя допустить, чтобы вместо аккуратного кукиша образовался знак откровенного разгильдяйства.
Блокнот взлетел над обеденным столом, чтобы тут же звучно шлепнуться о столешницу, распугивая стайку крошек. Знак досады.
Спешить. Такси у подъезда, сегодня не на своей ласточке, поскольку вечером предстоит гнездовье в «Дворянском гнезде».
У служебного входа, бросив взгляд на часы, притормозил. Режик начинает с опозданием в десять – одиннадцать минут. Еще три его минуты, и своих семь сверху: меньше пяти – это знак угодливости, больше десяти – это указание на откровенное манкирование. Таков нынешней код.
В зал он входил, состроив выражение лица ровно в той степени убедительности, чтоб о нем не могли сказать, что он «хлопочет мордой», но при том и не сшакалить.
Затылок режика выражал безмерную степень величавости.
Хмыкнув, про себя отметил: «даже не обернулся. Смешно, когда въедливая моль пытается изображать из себя орла».
Усаживаясь, услышал обращенное к себе: «Александр Николаевич, нехорошо. Опаздываем». И ровно тем же негромким, но предельно отчетливо звучащим голосом, выдерживая ровно тот же темп адажио, с аналогичной, подчеркнуто вежливой интонацией, какая только и подобает интеллигенту до мозга костей, модулированной схожей ноткой значимости и значительности - почти такой же, но амплитудой все же несколько пониже, исходя из расстановки ролей, - вернул режику: «Евгений Аристархович, мои извинения, но вы же прекрасно знаете мои обстоятельства».
Александр теперь использовал это «вы же знаете мои обстоятельства» как индульгенцию, как джокер, данный ему самим господом худруком, он же по совместительству режик. «Дальше Сибири не сошлют, дальше второго состава не выведут» – тем и руководствовался. В разумную меру.
А обстоятельства его обозначались одним словом - развод. Муторный и изнурительный. Предлог для свеженазначенного режиссера вывести его во второй состав, пригласив на главную роль актера со стороны. Решение, которое шокировало почти всех. Правда, как с горечью подумал Александр, некоторых из труппы оно шокировало на приятный манер. А главное, Александр так и не мог понять, чем же он, талантливый и заслуженный артист, можно смело сказать - прима труппы, не угодил новому режику. Да, тяготы развода, да, кризис очередного среднего возраста, но он же профессионал! Все остается за сценой, а на сцене он столь же убедителен обласкан вниманием публики, как и прежде, без всякого сомнения! Староват для Гамлета? Да у него энергии на десятерых, прорва неисчерпанного таланта, а остальное подправит гример! А Жений смотрит так, будто с Александром приключилась бесповоротная и безразмерная ОБЖ.
Убрал из первого состава, прикрываясь фиговым листком заботы о душевном состоянии ведущего актера театра. Лживый слизняк.
Подумаешь, развод! А кризисы… да у него кризисы эти разные без перерыва считай с тех пор, как в школу пошел. Не успевает один закончиться, как начинается следующий, и что?
Размышления его были прерваны энергичной репликой: «Так, Офелия, что это за невнятное мычание?» Сбросив тогу величавости, режиссер, жестикулируя во весь зал и скача козлом у края сцены, пронзительно вопил: «Вы что себе думаете, в киношке снимаетесь? Это сакральное пространство, дорогая моя, это театральная сцена! Кто вам сказал, что артикуляцию отменили? Что вы там мямлите себе под нос? Что вы как черепаха в обмороке? Соберитесь немедленно!».
Светлана Яковлевна, в просторечии «Семицветик», приняв виноватый вид и потупившись, замерла под потоком негодования, как олененок под светом фар несущегося на него грузовика.
На секунду, сквозь насмешку, он почувствовал что-то вроде крохи жалости. Хотя с чего? Семицветик отличалась особенной степенью дара не грузиться подобным, как вошло, так почти сразу и вышло, а уж изображать раскаяния – это хлебом ее не корми, только дай время от времени повод. Да и вообще ей это полезно – это бодрит ее на сцене лучше похвал. Актриса, способная думать исключительно жопой. Как на первом курсе разучила это упражнение, так с этим и пошла по сцене, по жизни, по рукам. Хотя, если ей по факту больше думать и нечем, какова альтернатива? Жений это сразу просек, надо признать.
Режик прекратил вопить, снова облачился в незримые одеяния величавости и спокойного достоинства, и придав голосу нотку симпатии и ободряющей снисходительности, произнес: «Я сейчас перейду в самый задний ряд партера, а вы, как только я займу место, повторите фразу, но только уже с чувством, с толком, с расстановкой. Так, чтобы я все отчетливо услышал – каждую фонему. Договорились?», - и не дожидаясь ответа, держа спину прямо и чуть задрав подбородок, степенной походкой двинулся вглубь зала.
«Да ведь большинство актеров такие, как Семицветик. Кто-то меньше, но почти никто – не инаков. Внутри – пустота, вместо «я» - вечный очередной чистый лист, кое-как, наспех заполняемый по случаю заранее заготовленными фразочками, а потом – смятый, в корзину, а вместо него новый. А что еще можно взять с существ, которые живут лишь во внешних отражениях – зеркала шкапа, взоров наставников в училище, режиссеров и публики? Лишь под взглядом других? Не имеющие собственных мыслей и чувств, поскольку все это безвозвратно превратилось в материал, из которого лепятся сценические образы, личины. Материал, поскольку лишилось той сокровенности, что присуща глубоко личному, подлинно интимному. Все - жабрами наружу, напоказ.
Почти никто. «Ибо» и «но» - есть все же редкие исключения, когда мерилом становится внутреннее зеркало, собственные рефлексии, за которыми всегда – что-то неизрасходованное, не извлеченное на поверхность, на всеобщее обозрение. Да, редкие. Как же тяжело временами зрячему жить в стране слепых!».
На сцене тем временем Полоний уламывет Розенкранца и Гильдернстерна. Впрочем, недолго – Жений выскакивает на сцену и принимается энергично размахивать руками, донося очередное особо ценное замечание.
«Что ты несешь? Какие матросы? Какие семечки? Нет, в шекспировском Глобусе вместимость была что-то вроде двух тысяч мест, и наверняка туда захаживали на представления и матросы, кино тогда ведь не было, но вот семечки они не лузгали – в Англии неочищенные семечки всегда были лишь «птичьей едой»!
Ох ты же и гений, Жений - Евгений! Авторская метода, видите ли – первый, черновой прогон почти сразу после читки, едва однажды проиграв сцены. Где это видано? Ведь это полнейшая и даже вредная чепуха! Особенно когда вот так, постоянно прерывая. Да бог с ним пока, мямлением, ты следи за темпоритмом, склейкой мизансцен, архитектоникой, где у тебя рвется ткань представления, где лакуны возникают, а ты что делаешь? И ведь даже слова ему никто не скажет!».
В кармане завибрировал в беззвучном режиме телефон. Александр, взглянув на экран, поднялся, знаками – одна ладонь к уху, вторая ребром поперек шеи, - показав Жению, спускавшемуся со сцены, что у него безотлагательный телефонный разговор, стал выбираться в междурядье. Режик благосклонно кивнул, одновременно придав взгляду осуждающее выражение. Чудище.
Закончив телефонный разговор, Александр уставился с потерянным выражением во взгляде в глубину аллеи, тянущейся за тылом театрального здания. Он механически, будто это происходило не с ним, отмечал, как легкий ветерок поглаживал кожу, ласково играл прядями уже редеющих волос. Но внимание его неуклонно затягивало в тяжко вращающиеся жернова невеселых мыслей.
«А ведь сначала ты говорила, что дело в том, что я стал каким-то другим, чужим, она не понимает уже меня, а, может, никогда и не понимала, только воображала это, принимая меня всю жизнь за кого-то другого…
Ох, и беда с этими умненькими женщинами, особенно когда они еще и немножко наивны, и готовы верить во все хорошее. Нет, если бы оставалась... Но когда-то наивность ее покинула, она разочаровалась, а когда?
Впрочем, с глупой было бы лучше? Здесь вот вилы, а там были бы грабли, а итог то все равно один. Приходит день, когда осознаешь, что нет прежних чувств, и даже воспоминание о них поблекло и потускнело, а между нами воцарилась привычка и рутина. Или есть привязанность, как у некоторых, но только вот она из рода утомительной созависимости. Кому-то такое даже не заметно. А кто-то этим мучается. Я-то давно почувствовал, раньше тебя, но ведь у нас обязательства, дети, надо помочь на ноги встать.
И потом – как же я не хотел этого, вот этого безобразия, когда все что было между нами – предлог для упрека, и воцаряется дух меркантильности, и давай качать права, давай требовать все больше и больше. Кто из нас вложил в семью больше? Я и в театре служу, и киносъемки время от времени, и никакой халтурки вроде корпоративов не чураюсь, деньги то нужны. На семью. А что ты?
Да, меня часто дома не бывало, детей видел временами лишь изредка, съемки, гастроли все-таки. Но ведь это твоя часть, воспитывать уважение и привязанность к отцу, который тем временем заботится о семье, ее достатке таким вот образом, разве нет? А что я вижу – и Андрон, и Серафимочка ко мне равнодушны, по сути! Это ведь у тебя они взяли этот вечно укоризненный взгляд и манеру избегать! И я теперь за это должен платить тройную цену, по-твоему? Отдать тебе даже не половину имущества, а по сути почти две трети, по моим подсчетам. А потом еще сверху алименты, так ведь? А за что? А кем стала ты? Кто есть ты? Неужели ты думаешь, что ты все та же самая, которой я делал предложение?».
Вернувшись в зал, Александр попробовал сосредоточиться на прогоне, чтобы хоть как-то отвлечь мысли. По счастью, режик, похоже, не обратил внимание на его длительное отсутствие.
Нет, заменявший его - просто выбешивал. И куда смотрит Жений? Он цепляется ко всем, кроме этого принца датского. Когда любому понятно, что тот лажает не переставая, все на полкирпича выделывая. Червячок на палочке, да и только. Понять это было невозможно. Александр наводил справки - нет, никогда этот плюгавенький и субтильный актеришка не был протеже Жения, и сам он не из болотных, чтобы за него хлопотали. А другого подумать тоже было нельзя – все прекрасно знали, что Жений был не по мальчикам. Так почему он в шоколаде, а вот Александр, напротив, совсем в ином положении?
После прогона, как и планировалось, спетой компашкой – в «Дворянское гнездо». Разумеется, без режика и Гамлета. Забавное это место – название вызывающее, а внутри – больше похоже на трактир, причем даже не для купцов первой гильдии. Пузатый золотобокий самовар на видном месте, официанты, облаченные под половых, аляпица соседствует с недурственной лепниной. Впрочем, отличное место, где нищие духом, босяки по своему нравственному развитию, но с набитыми карманами, могут наблюдать, как богема, мнящая себя интеллигенцией, разоблачается под горячительные напитки, демонстрируя, что и у нее этого духа отродясь не водилось. За лацканами души – лишь ворох мишуры.
Самое то место, когда единственное желание на вечер – спокойно напиться и крепко забыться.
В этот раз их столик обслуживал весьма забавный халдей. Очень четко ритм держит, неспешно так, с доверительной и дружелюбной такой интонацией слова тянет, но никакого панибратства, хотя вот его так и подмывает подмигнуть, похоже. Стервец, в образе, поди. Не иначе как первокурсник щукинский или щепкинский на подработке. Прекрасно знает, кто за столиком.
«Думает, поди, что в этом представлении играет не последнюю роль. А ведь – нет, «кушать подано», вот и вся твоя роль. Повезет, если в выпускном спектакле получит что-то позначительнее. Но в голове то другая картина, не иначе. Ты ведь думаешь, что ты жутко талантливый и уникальный мальчик, которому непременно уготованы главные роли. Сколько таких потом даже на ролях третьего пенька с краю второго ряда не удерживалось. Так, сниматься в рекламках или на вторых-третьих ролях в сериальчиках самого низкого пошиба, а то и в массовку окончательно выпасть. И что тогда с твоим крайне талантливым «я»? Выдумка одна твое «я», да и только».
Но вслух лишь: «нам повторить» - пальцем указывая на опустевший графинчик водочки. А затем бросил следующую фразу в гущу беседы за столом – «нет, этот прогон даже на черновик не потянет». И даже не вслушался в шлейф ответных фраз.
А в мыслях крутилось: «болтовня сплошная. Вся суть – с умным видом сморозить банальность. Даже не понимают, что картошку ведрами сыпят. Все в образе. Без единого понятия, кто сами такие есть. Что там, под образом то?».
Он попытался припомнить свое детское «я», каким он был тогда, а вспоминалось лишь то, что он себя в детстве не любил, и вообще мечтал быть каким-то другим, лучше. Лучше кого? А потом – первый опыт школьного спектакля, и тот необыкновенный кайф, который он тогда словил, а в юности – осознание, что вот эта перемена образов, когда ты – совсем не ты, и каждый раз – разный, куда лучше унылого бултыхания в одном-единственном образе, который большинство и принимает за свое истинное «я». А ведь так это весело – играть с собственным «я» в прятки, каждый раз укрываясь за очередной личиной, как за ширмой. Иногда думается, что совсем освободился, ему уже не догнать. И вдруг, как сейчас – ан нет, вот оно, прямо за спиной, через плечо заглядывает и беззвучно спрашивает: «как, все хорошо, масочка не жмет?».
И тут он понял, почему его сейчас все так удручает. Он никак не мог толком опьянеть. Его мотало и мутило, но в голове при том монолитной отливкой застыла непоколебимая ясность сознания.
Не успел он сесть в такси, как раздался звонок.
- Пашка, привет! Рано звонишь. Я все ей изложил, как подсказал ты. Обещала подумать до завтра, так что ждем… что ты сказал?
- Да, именно так. Игорек их видел вместе, там с ними еще какая-то парочка сидела.
- Подожди, он уверен? Аня и Жений в одной компашке, вместе? Где он их видел, когда?
- В «Пушкине», на днях, и он уверен. Они его не заметили, кстати, он уже уходил, когда они только за столик садились. Не знаю, почему сразу не рассказал.
Жена и худрук знакомы. Мало того, что знакомы, они еще и ужинают вместе, в одной компании. Как, почему, для чего? Он же женат, и давно уже не юный мальчик. Как и Анна – давно уже не юная девочка. В чем дело? Да и как вообще - с ним? У него же всего два таланта. Второй – постоянно и уныло долдонить о возвращении к истокам. А первый, ключевой – умело отлизывать минкультовским. Тут он, конечно, мастер.
Но многое тогда становится понятно. Как же до этого дошло?
А тот, что вечно за спиной, вдруг принялся услужливо подкидывать картинки из памяти, словно выуженные из колоды карты.
Вот он делится с Аней новостью, что подхватил триппер, и отправляет ее на осмотр. Недоумение на ее лице – и его уверения в том, что это от грязного белья в гостинице, в которой пришлось переночевать в гастролях. Как же наивна она тогда была, поверила, ни словом ни с кем не поделилась, по их уговору, данному при обручении.
А вот много позже – когда, закладывая едва не забытую любимую сорочку в его гастрольный чемодан, обнаружила небрежно прикрытые носками упаковку презервативов и флакон мирамистина. А ведь он даже не покупал их – коллега в шутку подарил, мол, нужно же беречь здоровье. И вместо того, чтобы выкинуть этот дар – все это можно было приобрести на месте, - он сунул их небрежно в чемодан. Какую же чушь он тогда ей плел.
Или торжественная клятва в ответ на ее упрек: «да у тебя в каждом гастрольном городе интрижка». «Нет, ты ошибаешься, ничего подобного». Будто бы поверила и тогда.
Тем более что в некотором смысле, за который он и ухватился, он вовсе не врал – действительно, далеко не в каждом гастрольном городе у него хватало времени или желания на интрижку.
А любые слухи, доходившие до ее ушей, парировал: «ты даже себе не представляешь, что такое театральная труппа. Серпентарий, где всякий норовит оболгать ближнего».
Да и что тут в самом деле такого? Многим парам это не мешает, главное, чтоб все это исподнее второй половинке на глаза не попадалось. Вот тут, конечно, промахов с его стороны хватало.
Но он то думал, что все это ерунда: если что, все переиграет. Каждый эпизод – это всего лишь эскиз, упражнение, репетиция, черновик. Сделаешь, поглядишь, поймешь, что неверно, и в следующий раз все как надо исполнишь. В нем все это не застревало. Он отшвыривал лишнее за спину и забывал. Но застряло в ней, и поделать он с этим теперь ничего не мог.
Опьянение овладело им лишь тогда, когда он пересек порог квартиры. Он рухнул на постель, не раздеваясь.
Утром он проснулся с шумом в голове, но успокоенный и даже позабывший о событиях прошлого дня. Алкозельцер для подавления шумов – и как огурчик. Свеженький, с чистым, как слеза младенца, сознанием.
Сквозь кухонное окно свет проливался на столешницу, где в созвездии крошек покоился раскрытый блокнот.
«Кто я? Или что есть этот «Я»?». Одинокая строчка над чистым пространством листа. Хмыкнув, он приписал: «К чему это я?» и пририсовал смайлик. Затем закрыл блокнот и забросил его на холодильник.
Слегка поморщившись, закинул удочку: «Так, чем бы сегодня заняться?». И с толикой блаженства отметил, что ни одна мысль не спешит отозваться.
Вдруг в телефоне, лежащем на подоконнике, звякнуло.
Он открыл сообщение: «Привет, я подумала и решила, что и этот твой вариант мне не подходит. Встретимся в суде».
И тут же следом второе. От Семицветика. «Ну вот зачем тебе потребовалось вчера шляться туда-сюда на прогоне? Срочно приезжай в театр. Худрук тут ставит вопрос о снятии тебя и из второго состава, да еще и насчет твоей роли в Мольере завел речь».
Автор: Horizen8
Источник: https://litclubbs.ru/duel/slonotjap-2-25.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Подписывайтесь на наш второй канал с детским творчеством - Слонёнок. Откройте для себя удивительные истории, рисунки и поделки, созданные маленькими творцами!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: